Егор Исаев - И век и миг... [Стихотворения и поэмы]

Короткие поэмы

МОИ ОСЕННИЕ ПОЛЯ

Мои осенние поля…Как пусто в них! Ни журавля,Ни аиста в холодном небе,Ни даже вздоха в них о хлебе,Давно сошедшем в закрома.И где-то там уже зимаГотовит белую угрозу,И дни одной щекой к морозуИдут, снижая облака…И вот уж с вешалки рукаСнимает плащ, и чья-то воляИз одного в другое полеВедёт меня.Зачем?Куда?Какая странная звездаСокрыта там, в седом тумане?И не видать её, а манит,Как донный вздох из камыша…

У вот уже щемит душаВот здесь, в груди, и там во поле,Как боль сама, как эхо боли,Чужая чья-то и своя —Зовёт,И я иду в поля.

Иду в осенние поля,Не рву рывком с плеча ружья,Не целюсь в бедного зайчишку:Пускай себе живёт, трусишка,Пускай бежит за горизонтИ всё, что поле даст, грызёт.А я,Где пахотой, где пожней,ИдуИ в полдний час,И позднийВ литых отцовских сапогах,Не тороплю усталый шаг,Души своей не тороплюИ говорю себе: люблю.

До слёз люблю я эту пору,Когда я сам под стать простору,Раскидан весь и окрылён,Как взрыв,И тут же взят в полонТоской полей остро и хваткоДо узелка…

Но вот загадка: куда иду?И почему?Пожал бы руку — но кому?Сказал бы слово — но о чём?Плечо бы чьё своим плечомДоукрепил… Да только жаль,Во все концы немая дальКрестом лежит сквозно и мглисто,И никого — ни тракториста,Ни конюха, ни овчара,Лишь я один, как и вчера.Один.Но мне не одиноко —Во мне самом идёт дорогаОсобой меты и длины —Дорога в память той войныИ в сторону того омёта,Что словно кто открыл воротаИз августа в предзимний день,Стоит и отрицает тень.

И я иду в его зарюИ, подойдя, благодарюЗа приглашенье в летний полдень,За свет, которым он наполнен,За то, что он живой такой…И я прилёг, прильнул щекойК нему,Как к печке русской дома…

И слышу вдруг, как через дрёмуСовет мне кто-то подаёт:— Ты встань и постучись в омёт.И я не пренебрёг советом.Встаю,Стучусь,Как будто этоИ в самом деле чей-то дом.А раз есть дом,То в доме томДолжны же быть и домочадцы.Чего бы к ним не постучаться?Стучусь.И сам себе не верю:Передо мной раскрылись двери.Мол, раз уж надо — заходиИ всё, что сможешь, огляди.

И я вошёл в омёт. Да толькоГде тут хоромы? Где светёлка?Таких тут и в помине нет.Тут не хоромы — целый свет.Но свет не то чтобы всевышний,Как белый наш, а летописный,Бестеневой,Упавший ниц,Как тот, с пергаментных страниц.И не такой уж чтобы светлый.В нём что-то есть не то от пепла,Не то от праха что-то есть, —Такой он запредельный весь.

Зато вокруг всё то же поле,Но в нём — другое время, что ли? —Не те косилки,Трактора…В разгаре страдная пораКосьбы и сенозаготовки, —Там грабли вон, а тут литовкиВонзились в жаркие валки…А бабы где? Где мужики?И сразу стало сердцу трудно:Покос в степи, а так безлюдно.Такого тут не может быть.Кому-то ж надо подсобить.

И я, невольно озираясь,Тревожным взглядом упираюсьТо вон в ходки, то в хомуты,То в ту вон, полную воды,Дубовую сырую кадку…Ну что за чёрт — и тут загадка,Хоть самого себя кляни!..

И вдруг — ах, вон где все они! —В лесопосадке всей бригадой —Увидел их, и сердце радо —Сидят косцы-здоровяки:Швытковы,Шпаки,Рудяки,Чинилины и Ивановы,Кондрашины и Острецовы…Безусые, но не юнцы,Плечом и статью — молодцы,И все едят сливную кашу,И все молчат. А что тут скажешь?Обед, брат, он и есть обед.Но почему здесь женщин нет,Красавиц, в ком души не чаю?Меня такое удручает.Ни кротких нет, ни озорных.Ну а какой покос без них?Без них покоса не бывает,Без них охота убываетВалки валить до той межи.А целоваться с кем, скажи?Но факт есть факт.А в чём причина? —Об этом лучше знать мужчинам.Но те сидят себе, молчатПро жён своих и про девчат.Вдруг обожгла меня забота:В их лицах что-то есть от фотоТех давних, довоенных лет…Какой-то запредельный свет.Но я беспечным быть стараюсь,К ним подхожу и улыбаюсьБезмолвным землякам своим,И — здрасте! — говорю всем им.А Рудяку поклон особый:— Как поживаешь, дядя Стёпа? —И отдаю ему поклон,Как старшему из всех, а он…А он, как эхо из окопа:— Какой тебе я дядя Стёпа?По возрасту — ты дядя мне,А по своей по сединеНам всем сойдёшь и за папашу.Ты лет на сорок всех нас старше.Не веришь? Зеркало бы дал,Да бабой я ещё не стал.

Так и сказал, как подытожил.А у меня мороз по кожеОт слов, не ясных мне вполне.— А что сказать твоей жене,Такой хорошей тёте Нюре?— А то скажи, что вот покурим,Докосим клевер и — придём.

В лицо ударило дождём, —И я открыл глаза, опомнясь:Была уже сырая полночь,Шёл туч растрёпанный свинец.И только тут я наконецПришёл в себяИ сердцем понял:Какой же верой я наполненВ то, что они ещё живут, —Докосят клевер и придут.Придут в конце моей строкиВсем похоронкам вопреки.

ДВАДЦАТЬ ПЯТЫЙ ЧАС

Есть, есть он, двадцать пятый час,Не в круглых сутках есть, а в нас,Есть в нашей памяти о тех,Кто под траву ушёл,Под снег,Ушёл за свой последний следТуда, где даже тени нет.

И всё ж, я уверяю вас,Он в междучасье есть, тот час,Есть в промежутке том, куда —Что сутки! — целые годаВмещаются, как смысл в слова,И где особенно жива,И где особенно однаЗемля от высших сфер до дна,Одна с утра и до утра,От общей массы до ядраМельчайших атомов-частиц,От скорбных до весёлых лицОдна на миллиарды нас.

И вот как раз в тот самый час —Не знаю, явь ли это, сон, —Но с пьедестала сходит он,Тот вечной памяти солдат,Из бронзы с головы до пят,И верность подвигу храня,Девчонку ту, что из огняОн вынес много лет назад,Баюкая, несёт в детсадСквозь Трептов-парк…И там,В саду,Укладывает спать в рядуДругих ребят — о том и речь —А рядом с ней кладёт свой меч,Тот самый, коим искромсалГромаду свастики, а самТем часом — всё по форме чтоб —Пилотку уголком на лобХотел подправить, да забыл,Пилотку ту осколок сбилЕщё тогда, тогда, тогда…

Года — как за грядой гряда.Уж скоро вечность будет, какСюда пришёл он, в Трептов-парк,Из тех обугленных равнин.В одном лице — отец и сын,В одном лице — жених и муж,В одном родстве на весь Союз.Оплакан всеми и любим,Пришёл и встал, неколебим,На самый высший в мире постЛицом и подвигом — до звёзд.

И вдруг… В горах ли что стряслось.Земная отклонилась ось,Подвижку сделал континент?А может, просто в тот моментОн сам — что тоже может быть —Такой телесной жаждой житьПроникся с головы до ног.Что, хоть и бронзовый, не могОн не пойти домой к себе,Чтоб там размяться на косьбе,Чтоб там во сне, как наяву,Обнять жену свою — вдову,Детей, внучат своих обнять,А если мать жива,И матьОбнятьИ далее идти,Чтоб службу памяти нести,Везде — мосты ли, не мосты —Узнать:На месте ли посты, —И каково стоится им,Друзьям-товарищам своим,В граните,В бронзе,Здесь и там,По деревням, по городам?..И не забыть зайти притомИ в дальний тот, и в ближний дом,Зайти на боль от старых ранИ — с ветераном ветеран —Побыть,Горюючи, любя.И взять отчасти на себя,На свой на бронзовый магнит,Ту боль, что столько лет болит,Взять, как берёт громоотвод.

Что ж, и такой вот поворотВозможен здесь.Но в этот разОн от берлинских новых штрасс,Стараясь больше по прямой,Не на восток идёт, домой,А на заход — в ту сторону,Откуда ох как он в войну,На том пожаре мировом,Подмоги ждал в сорок втором.Ждал:«Да когда ж он, второй фронт?!»Ждал год,Ждал два,Ждал третий год.А если кровью мерить — век.Зато когда второй ДюнкеркНазрел в Арденнах, он не ждалИ миру мир принёс не в дар,А в память, чтоб его сберечь.

Об этом, собственно, и речь.И в этом смысл всего того,Что так встревожило егоТеперь.И он к Па-де-КалеИдёт не как скала к скале,А к человеку человек.Всё тем же курсом — на Дюнкерк,Всё с тем же чувством, как тогда…Года — как за грядой гряда,Шаги — как за волной волна.Поводырём ему лунаИ голос всех отважных, тех,Кто под траву ушёл, под снегТам, на второй передовой.

И вот уж голос их травойВосходит у его сапог:«Спасибо, что тогда помогИ что пришёл сюда сейчас.Остановись, послушай нас,У наших надмогильных плит.Не всем же бронза и гранит,Не всем же память во весь рост,Лицом на зюйд, на вест, на ост.Не всем, поскольку знаем: всемВ пределах наших двух системНе хватит камня и литья,Чтоб нас поднять из забытья,А хватит — тесно будет имОт нас, загубленных — живым,Так много здесь погибших нас,Парней, шагнувших за Ла-Манш,Но трижды больше вашихТам —По всем дорогам на Потсдам.Да что там трижды — во сто крат.Спасибо вам за Сталинград,За Курск, за Днепр,За встречный тотУдар с привисленских высот.Когда б не вы — нам всем — каюк!Вот почему ты вправе, друг,Стоять, как ты сейчас стоишь,Чтоб Лондон видел и Париж,Чтоб запад зналИ знал восток,Какой ты памятью высок,И что тебе ещё расти.Пусть будет так.Но ты учти,Нам тоже не одни холмы.Мы — прах не просто,Почва — мы.Ты — у вершин,Мы — у корней.Тебе — видней,А нам — больнейИ тяжелей день ото дня.Кто там сказал: „В тени огня“.Кто там сказал: „В тени ракет“.Да будь он трижды президент,Безумец он.Иди к немуИ подскажи его уму:В такой тени,В огне таком,Чуть что, всё небо кувырком,И вся Земля, как головня.

В предчувствии того огняБолят все кладбища — скажи —Окопы все и рубежи,Болят на весь двадцатый век,Как перед бурей у калекБолят обрубки ног и рук…

Нельзя, скажи, на третий круг,За крайний край, за РубиконНельзя!

И это — как закон,Как просьба всех корней и губ.Квадрат огня, теперь он — куб,Теперь он больше, чем самаЗемля,И больше, чем с умаСойти — сойти за ту черту,Где бездна ловит пустоту,Где шар земной — как не земной,Не шар — а череп под луной.Летит — безбров, безглаз, безнос.И — не червя… Такой прогнозПрими как SOS, как наш набат,Опереди крылатый адИ упреди как наш посол.А явь ли это или сон? —Не так уж важно. Важен мир,Как первый твой ориентир,Держись его по ходу звёзд.Тебе опорой — лунный мостС материка на материк,Иди давай, иди, старик,И твёрдо знай: не подведёт…»

И — представляете — идёт!В одном лице — отец и сын,Всем исполинам исполин,В одном лице — жених и муж,В одном родстве на весь Союз.Идёт над бездной,Под луной.Четыре ветра за спинойВ порыве парусных веков —Походка легче облаков,И ход стремительней луча,А сбоку правого плеча,На удаленье небольшомЗвезда полярная с ковшомПо ходу вечности на вестПерстом указывает: есть,Есть, есть он, двадцать пятый час!

Уже давно фонарь погасНа башне Эйфеля, давноБиг-Бен дозорное окноНе поднимал из-за спиныИ сам давно сошёл с волны…

И вот уж, вот — левей, правей —Под своды бронзовых бровейВплывает мощно берег тот…

Солдат честь флагу отдаётПо форме всей и лишь потомСпокойным шагом входит в дом,Опередив на шаг рассвет:

«Прошу прощенья, президент,Что рано потревожил вас.Такой уж, извините, час —Час памяти. А кто я есть,Как видите, из бронзы весь,И никаких таких камнейВот здесь, за пазухой моей.Я — чрезвычайней всех пословИ с вами говорю со словНе только наших — ваших всех,Кто под траву ушёл, под снег,Ушёл за всех живущих вас.Я двадцать миллионов разТам, в полосе военных лет,Убит.А это, президент,Не просто цифра в семь нулей.Представьте в памяти своей —За миллионом миллион —Всех тех, кто был испепелён,Расстрелян иль ушёл ко дну…Представьте всех по одному,Не в общем свете бытия,А как своё в момент бритьяЛицо,И где-то за лицомСебя представьте мертвецомВсе двадцать миллионов раз.Представьте: землю рвёт фугас.Не чью-то там, а вашу,Здесь,И кровь течёт фронтально, взрезь.Ни чья-то там, ни где-то там,А тут, по этим вот цветам,Течёт и вдоль и поперёк…

Представьте: Хьюстон и Нью-ЙоркЛежат в руинах, как тогдаЛежали наши города,Не два — а сотни городов.

Представьте: миллионы вдов,Как муж,Как детям их — отец…И перестаньте ж наконецПеред лицом моей страныМахать во имя СатаныРакетно-ядерным крестом…Я не один прошу о том.То — просьба всех корней и губ:Квадрат огня, теперь он — куб,Теперь он больше, чем самаЗемля,И больше, чем с умаСойти — сойти за ту черту,Где бездна ловит пустоту,Где шар земной как не земной,Не шар, а череп под луной,Как с плеч, летит сквозь чёрный ад.То просьба ваших же солдат,Тех, что в Европе полеглиОт родины своей вдали.

Внемлите им как президент.А сон ли это или нет? —Судите сами. Мне пора».

Играет в парке детвора.Шумит листвой зелёный вал,А он стоит, как и стоял,Тот славной памяти солдатИз бронзы с головы до пят,В деснице — молния меча,Девчонка та же — у плеча,И небо вечности у глаз.Есть, есть он, двадцать пятый час.

УБИЛ ОХОТНИК ЖУРАВЛЯ